Владимир Герасимов
Следы на снегу
ИВАНКА
Куда идти, он точно не знал. Места незнакомые, не изведанные. Хотя зимой все одинаково, куда ни пойди - везде снег и снег. По проезжим дорогам идти опасно. Уж и так несколько раз напарывался на татарских всадников. Где тут же прятался, а где, когда уж явно не скрыться, работал мечом своим одной рукой. Второй руки не было, вместо нее - обрубок выше бывшего локтя. Хорошо хоть цела правая рука. Крепко он ей держал меч. Да и помогала ему злость великая. Когда рубил, ничего вокруг не видел, только слышал хруст костей у врагов: хрясь-хрясь да предсмертные стоны да ржанье лошадей. Порубает, страх на врагов наведет, да тут же уходит, уныривает в лес или в заросли.
А иначе ему нельзя. Везет Иванка письмо важное. От княгини Агафьи Ростиславовны ее мужу Юрию Всеволодовичу, великому князю владимирскому. А где его искать и сам не знает. Говорили люди, что он, видимо, в Ростове Великом находится, а кто-то баял, что нет его там. Как бы то ни было держит путь Иванка в ростовcкую сторону. Уж а там видно будет.
К холоду и к голоду привык мужик, главное выполнить поручение. Уж той, кто послал письмо, в живых нет. Но душа, наверное, где-то рядом обретается да хранит Иванку от всяких бед и несчастий. Иначе уж давно бы сгиб - то ли от вражьего меча, то ли замерз бы в чистом поле. Потому и не принадлежит он себе и не думает о своем животе. Только одно, идти да идти. А чего ему о себе думать? Для кого жить? Всех его близких погубил татаровин. И в Рязани вся семья пала. Нашел под Владимиром сестру свою Марфу с мужем Авдеем да с их дочкой Настенкой. Так Настенку враги украли, в плен увели. Авдей погиб на улицах Владимира во время штурма, сестра Марфинька сгорела в избе. Да сошедши с ума после пропажи дочери не узнавала его Ивана. Так и сгорела, не признавши брата. Вот какая судьба выпала Иванке. Так, что ничего его уже не грело в этой жизни. Да уж и не знает, как после сечи Владимирской, после штурма татарами крепости и жив-то остался. Истекал кровью, лежа среди таких же, как он порубанных. Рядом кто-то уж и дух испустил, кто-то стонал, умоляя Господа прервать жизнь. Все это он слышал между минутами забытья, которые были может быть и часами. А видеть он ничего не видел - кровь залила глаза, да и запеклась, видимо. Тогда же он думал, что и глаза вытекли вместе с кровью. Не чувствовал Иванка ни мороза, ни голода. И, наверное, так бы и погасла жизнь его, а она на волоске и висела. Да видно свет не без добрых людей и не все еще Иванка сделал на белом свете, чтобы уходить. Почувствовал он, как-то придя в сознание, что несут его куда-то, и слова слышал русские.
А когда в следующий раз очнулся, и свет в глазах увидел и над собой знакомое лицо. Ба, да это Харитинья, у которой жили Марфа с Авдеем.
- Где я? - заморгал Иванка часто-часто глазами, как бы проверяя:не сон ли это.
- Лежи, лежи, Ванюша, - погладила его по голове, как маленького Харитинья, а сама всхлипнула от радости и вытерла тыльной стороной ладони слезы. - Главное дело живой. Мово сына тоже Ванюшкой звали. Такой же вот нынче был бы…
Хотел Иванка улыбнуться да не смог, сказал только:
- А у меня вот мамоньки давно уж нет. Будь ею Харитинья!
Всхлипнула еще раз старуха, кивнула головой и вздохнула:
- Вот и Авдей, царство ему небесное, тоже маменькой просил быть. Да больно уж быстро вы меня, сыночки, покидаете, не поспеешь привыкнуть.
- Ну, уж я надолго.
- Гоже было бы так-то.
Обрадовался Иванка, что целы у него глаза, только вот рука усечена.
Дернул на всякий случай ногами.
- Да на месте, на месте, - улыбнулась сквозь слезы Харитинья, - а тута много и совсем безногих и безруких.
Приподнял Иванка, напрягшись голову, покрутил ею туда-сюда и силы оставили его, упала голова, как безжизненная. Какое-то подвальное помещение. Тусклые огоньки трещащих лучин. Вокруг слышны стоны раненых и женские тихие голоса.
- Уж я так была рада, что отыскала тебя. Боле никого не смогла, - опять вздохнула Харитинья.
Иванкино сердце резануло болью:
- Мне Авдей сказывал перед тем, как я его потерял, что Марфа…
Он не договорил, горло перехватило. Закрыла Харитинья руками своё лицо, покачала головою:
- Не уберегла я сердешную. Да и как уберечь было? Подпалили злодеи избенку мою. Еле выскочила я. А Марфа тама осталася. Одно, дай бы Бог, что долго не мучилась.
От слабости да от горести опять провалился Иванка куда-то в темноту да в немоту. А теперь, как ни просыпался он, перед ним стояло всегда заботливое морщинистое лицо Харитиньи.
- Когда же ты спишь, маменька? - изумленно спрашивал он ее.
- Ох, милок мой, уж за всю-то жись поди и выспалась. Одна-то жила, спала да спала.
Но пришло время, когда почувствовал Иванка себя покрепче. Стал уж и вставать и помогать, как мог, Харитинье ухаживать за ранеными. Она да еще несколько женщин и подростков жили прямо здесь. Некуда было идти, у всех дома сгорели. А тут и вместе все, и дело божеское делают.
Вначале не понимал Иванка, что же в подвале душном ютятся. А уж потом, как ходить стал, вышел на волю - а кругом одни пепелища да развалины.
И над их подвалом такой же вот разрушенный дом не то боярский, не то купеческий.
Помогать-то Иванка помогал, но особо-то одной рукой не разделаешься. Просилась в любое дело несуществующая рука. А больше всего удивлялся он тому, что даже болела она в тех местах, где уже ничего не было, то ли в кисти, то ли в локте. Но все равно и водицы принесет, и дровец поколет, и тех, кто не можаху поворачивать поможет, ведь правая-то рука сильная.
И вот однажды один раненый, за которым ухаживала Харитинья и про которого она говорила Иванке, что не жилец он на свете, позвал его как-то к себе. Бледное изможденное лицо, глаза впалые, волосы на голове и в бороде слиплись от пота. Тяжело дыша, и, взяв слабой рукой Иванкову руку, он промолвил:
- Что паря ты делать-то думаешь теперче?
- Да сам еще не ведаю.
- Знаю, что служил ты в княжьей дружине, послужить бы еще надобно.
- Да где она, дружина-то? - горько выдохнул Иванка. - Всех порубили татаре.
- Ан не всех, ты-то жив? Последнюю службу надо послужить княгине Агафье Ростиславовне, царство ей небесное.
Слышал Иванка, что погибла княгиня лютой смертью. Как и сестра его Мapфa, погибла в огне со всей своей семьей в Успенском соборе.
- Для княгини все сделаю! - загорелись его глаза. - Добрая она ко мне была, щедрая!
Разве забудешь, как помогла Агафья Ростиславовна и Иванке и Авдею, как смотрела участливо на его рваную одежку, и как по ее приказу выдали и ему и Авдею новую одежку и обужку.
- Ну, так слушай, - произнес, прикрыв глаза от слабости больной, - когда ворвались татаре в город и когда закрылась княгиня Агафья в соборе, написала она письмо великому князю Юрию и велела отвести ему и поведать, что случилось со стольным градом. Ранили меня и не смогу я выполнить ее приказание. Чувствую, что дышит мне в лицо смертушка. Узнал я Иванка твою судьбу, знаю о твоих потерях. По твоим шрамам вижу, что закаленный ты воин и что можно на тебя положиться, - последние слова раненый произнес совсем тихо. Несколько минут молчал, собираясь с силами. - Возьми у меня письмо… оно в сумке… прошу. Богом молю, отнеси к князю. К Ростову Великому он поехал войска собирать…
Понял Иванка, что раздумывать тут долго нечего. Нашел письмо, пожал раненому на прощание руку, расцеловал плачущую Харитинью, улыбнулся на ее горькие слова:
- А баял, что надолго останешься.
Три ночи и два дня уже идет он в неведомое, а по пути ни одного целого городишки, ни одной деревеньки. Одни пепелища. И так же, как в Володимире-граде копошились на пепелищах этих люди. Что-то ищут. Да разве огонь что оставляет? Все сжирает до самой последней ниточки, до самой последней досочки. И все равно не уходят люди с насиженных мест. Мечтают отстроиться, только бы уж поганые ушли, не мешали.
А татар полно шастает по дорогам. Потому-то и строиться боязно. Того гляди, самих-то в плен уведут. А это у татарей быстро делается. Свистнет аркан, и ты уже на своих ногах не устоишь, захлебнешься, задохнешься в собственном крике. Потому-то от каждого всадника и пешего прятались люди. Женщины, дети да старики боязливы стали, как дикие звери. И порой не у кого было у Иванки уточнить правильным ли путем он идет, не сбился ли?
Расположился он в третью ночь в какой-то безлюдной выжженной деревеньке. Крыши нигде не было. Спрятался от ветра за остов печки. Даже повезло выгрести из ее чрева угольки. Видно не так давно была сожжена деревня. Наломал он сухостоя и разжег костерок. Маленько хоть погреться. Рука-то уж зашлась от холода. Так-то одет Иванка тепло.
Дала ему в дорогу Харитинья и полушубок, и штаны теплые, и шапку по глаза, и сапоги - люди поделились. Но вот ни рукавиц, ни варежек для его единственной руки не нашлось. А заморозить последнюю руку нельзя ему было, она ему единственная надежда и помощь.
Пожевал Иванка хлебца да пареной репы, что дала в котомке с собой Харитинья, подбросил в костерок еще сухих веток да полуобгоревших досок, найденных на пожарище. Прислонился к печным кирпичам спиной, прикрыл глаза, сунул руку в шубу и погрузился в сладкое забытье, которое нежило, кружило, рождало в голове какие-то странные видения. То вдруг казалось, что тяжелые от усталости ноги стали легкими-легкими и, если дунет ветер, так и понесет его по снежному полю. То вдруг перед глазами свистели мечи, много мечей. И главное, самих воинов не видно – наши ли, враги ли, не поймешь. Одни мечи будто бы сами по себе бьют друг об друга, аж искры летят. И вдруг все это пропало и перед Иванкой появилось много-много детей и среди них его рязанские сгоревшие дочки и сынок, живые, но без теплой одежды в одних рубашонках. Но ведь сейчас зима, холодно, занялось Иванково сердце. Он затряс головой, чтобы не видеть этот ужас. Открыл глаза. Сердце билось часто-часто. Но перед ним потрескивал костерок, и какая-то темная фигурка свернулась калачиком около огня. Иванка приподнялся и наклонился над незнакомцем. Тот был одет не в обычные одежды, а весь затянут какими-то тряпками. Нащупав в этих тряпках голову, Иванка приоткрыл его лицо. На него глянули жалобные огромные глазищи.
- Дяденька, не прогоняйте меня… - послышался тихий мальчишеский голосок. - Дайте погреться.
Иванке стало не по себе, горло сдавил какой-то комок.
- Да разве ты эдак согреешься? - едва смог выдавить из себя Иванка. Он расстегнул шубу и велел мальчишонке лезть под нее. Как доверчивый кутенок залез тот Иванке на грудь и обнял его руками за шею под воротником. Иванка запахнул шубу и они вместе закутались в нее. У Иванки сладко сжалось сердце, вот так когда-то и сынок любил спать у него на груди. И тут спохватился он, что забыл предложить мальчишке поесть. Но тот yжe засопел носом. Видать тепло сразу охватило его и он, намерзнувшись, впервые, может быть, за последнее время заснул спокойно и отрешенно. Ну ладно, еда никуда не убежит, подумал Иванка, перед тем, как его самого дрема затянула в сладкий омут. Но теперь ничего ужасного ему не снилось.
Пробудился он, когда от снега, казалось, начал подниматься вверх белесый свет. Потихоньку развиднелось. Если бы Иванка был один, уж давно бы поднялся и отправился в путь. Время-то не ждет. Но мальчонка как забился под шубу, так всю ночь и не поворачивался, будто, боясь, потерять тепло. Распарился он, разморился под шубой да на теплой Ивановой груди. А уж, как жалко будить его, ну прямо сил нет. Но на что-то надо решаться. А вдруг этому парнишечке идти некуда и притулиться не к кому? Что же делать тогда? Разве сможет Иванка бросить сироту на произвол судьбы. Ведь уже в следующую ночь застынет тот навечно среди остывшего пепелища под этим ледяным зимним небом и на всю жизнь это будет укором на совести мужика. А может быть парень просто заблудился и нечаянно забрел на огонек и надо только помочь ему найти дом. Что ж, в таком разе придется задержаться. Уж верно душа Агафьи Ростиславовны не прогневается на небольшую заминку в дороге, а наоборот благословит Иваново решение.
Погладил Иванка мальчонку по голове и почувствовал что тот, проснувшись, напрягается всем телом, вцепившись в него. Подождал Иванка ещё немного, чтобы тот успокоился и спросил:
- Ну что, паря, поесть-то хочешь?
Мальчонка сразу расслабился и выдохнул, еще не веря себе:
- Да!
- Ну и гоже, - ласково потерся о его голову мужик. Вынул из кармана тряпицу с хлебным караваем и репу, развернул и дал еду ребенку.
Тот схватил хлеб и еще глубже зарылся на Иванковой груди. Почувствовал Иванка, как заходили ходуном мальчишеские щеки, и вздохнул он горестно-горестно. Да, сплошное горе на Руси и все больше его и больше, как море разливанное.
- Как тебя звать-величать-то? - спросил Иванко, когда мальчишка поел.
- Корнюха я, - послышалось из-под шубы.
- Корней значится. Где же дом-то твой, Корнюха?
- Да вот тутот-ка и дом, - голос Корнюхи задрожал. - Под печкой и сидим. Тут и изба была, и мамка с тятькой, и сестренки, а куда все делось - неведомо.
Закусил до крови губу Иванка, чтобы не взреветь криком диким, не напугать мальчонку. Уж больно все похоже на его судьбу. Справился он с комом в горле:
- Так, значит, я к тебе в гости пришел. И угольки, которыми я разжег, костерок, твои.
Задрожал в беззвучном плаче на груди у Иванки Корнюха. Понял Иванка, что больше спрашивать не о чем. И так ясно, что сирота-сиротинушка встретился ему. И судьба специально свела их, чтобы соединить, а иначе и быть не может.
- Ну что же, Корнюха, поели-поспали, пора нам с тобой в путь, - буднично, будто бы как всегда, сказал Иванка.
Высунул мальчишка из-под шубы Иванковой мордочку и испытующе посмотрел огромными голубыми глазищами в глаза Иванки.
- Ты возьмешь меня с собой?
- Ну не бросать же такого симпатягу на съедение волкам? - подмигнул Иванка. - Жалко.
Какое-то подобие улыбки тронули вытянутые в трубочку губы Корнюхи.
Он вылез из-под Иванковой шубы и предстал во весь рост. А был он чуть повыше Иванкова пояса, коренастый, плечистенький. На вид лет одиннадцать-двенадцать. Но его одежда вызвала у Иванки горестный вздох. В таком одеянии далеко не уйдешь, тем более по морозу. И хотя обут Корнюха в кое-какие сапожонки, но одежда состояла из висящих бесформенных шобоньев. Надо было что-то придумывать. Иванка сбросил шубу и снял сермяжный зипун и, пока он теплый, накинул на корнюхины плечи.
- Вдевай руки в рукава быстрей! - велел он мальчишке, и Корнюха охотно влез в мужицкий зипун, который висел у него ниже колен и даже так давал больше тепла.
- Пока гoжe! - улыбнулся Иванка. - А там Бог что-нибудь ниспошлет.
…Вот уже два дня и две ночи после того, как встретились Иванка с Корнюхой, бредут они по зимним дорогам и по равнинам, и по лесам, больше, конечно, прячась и скрываясь. Несколько раз лицом к лицу оказывались с погаными. Хорошо, что немногочисленны были разъезды татарские. Иванка тогда орудовал мечом, но и Корнюха тоже не отставал. Найдя где-то по пути в лесу палку, похожую на дубинку, он бесстрашно кидался с нею на врагов, сопровождая это пронзительным визгом, от которого татарские кони шарахались, а всадники от этого не могли положить сабли в цель.
- Ты у меня прямо как Соловей-разбойник! - одобрительно восклицал Иванка.
Один из убитых татар был маленького роста и, одевшись в его одежду, Корнюха наконец-то сбросил свое тряпье.
Как будто всегда были знакомы Иванко с Корнюхой. Со стороны казалось, что идут отец и сын. Жался доверчиво мальчишка к Иванке, оттаивало его сердечко от тяжелого горя потерь, что пережил он совсем недавно, и все еще не верилось ему, что судьба не оставила его пропадать у пепелища отчего дома. У Иванки тоже стало светлее на душе. Этот голубоглазик взбудоражил душу и возродил желание жить. У них обоих не осталось никого близкого в этой жизни. Значит надо держаться друг за друга.
- Дядя Иванка, а куда мы идем? - пытливо спросил Корнюха, хотя до этого не решался. - К тебе домой, да?
Иванка не знал, что и ответить:
- Пока у меня нет дома, но будет. Ведь каждый где-то живет, так и мы.
- Я тебе подмогу строить избу, я сильный.
- А без тебя мне и не справиться, куда мне с одной-то рукой, - дернул культей Иванка.
Они шли около берега по льду какой-то реченки. Берег поднимался и на крутом яре Иванка заметил дома, не сгоревшие, а целехонькие, засыпанные до половины снегом, но из труб некоторых вились дымки. Знать не тронутая татарями деревня.
- Ну, Корнюха, моли Бога, чтоб удалось нам нынче и поесть и поспать как следует.
Еле забрались они на крутой берег, до того устали и ослабли, и до ворот крайнего дома чуть ли не доползли. Наверно, там хозяева не легли еще спать. Солнце еще только коснулось земли, облака около него покраснели, и снег окрасился.
Стучать пришлось долго, пока за дверью что-то загремело, зашуршало, кто-то прислушался.
- Свои это, православные! - крикнул Иванка, чтобы не подумали, что у враг у дверей. Хотя татаре бы тут же выбили дверные доски (разве это защита), а то и подожгли сразу же. Дверь приоткрылась, и высунулся старичок в накинутой на плечи шубенке. Он, нахмуря, свои кустистые брови, оглядел путников и, придерживая дверь, пригласил их в избу.
Пахнуло теплом и чем-то сытным. После белоснежной улицы в избе казалось темно. Чувствовалось, что старик живет не один. В настороженной тишине он глуховатым голосом промолвил кому-то:
- Путники это: мужик да мальчишонка.
- Здравы будьте, люди добрые! - поприветствовал невидимых людей Иванка.
- Тебе того же! - наперебой ответили несколько голосов, среди них и женские, и мужские.
- Отколи путь держите и далеко ли? - спросил старик, когда гости в изнеможении опустились на лавку.
- Да из Владимира, - ответил Иванка. - И куда Бог приведет.
Не сразу захотел он открыть цель своего пути, пооглядеться да обговориться надо.
- Чего ж, в Володимире-то не жилось? - спросил снова старик.
- Порушили да пожгли стольный град, поганые.
- Господи, пресвятая Богородица! - воскликнули женские голоса.
- У вас-то лихих гостей не было? - спросил Иванка.
- Пока Бог миловал, - ответил старик, а женщины завздыхали, - правдоть, баяли шабры, что видели у околицы чудных каких-то всадников, но мало их было, в деревню не заезжали.
- А вы про великого князя Юрия Всеволодовича не слыхали? - решился-таки спросить Иванка.
- Опять-таки шабры баяли, что на том берегу в деревнях много войска русского собралось и какой-то набольший князь там есть, а уж кто, не ведаем.
Легко стало на душе у Иванки. Кажется, все-таки дошел он наконец до великого князя, теперь можно подумать и о еде.
- А не найдется ли у вас для моего мальчонки горячих щец похлебать, скоко уж времени горячего в рот не брали.
- Ох-то, болезненые мои! - захлопотала женщина. - Давайте к столу-то подвигайтесь! - и она загремела печной заслонкой. - Щи заячьи как раз есть. Дед нынче из лесу зайчишку принес.
От мясного духа Иванка задохнулся. Глаза уже попривыкли к темноте избы, и они вместе с Корнюхой подвинулись к столу. Женщина бухнула на столешник большое блюдо, положила выщербленные деревянные ложки, и Иванка с Корнюхой, забыв обо всем, хлебали щи, густые и горячие. По всему телу разливалась истома - горячие щи согревали все тело, доходя до самых дальних его закоулков. От щедрости хозяйки попадались в ложку и куски мясца. Неудивительно, что через некоторое время чувство голода, которое мучило все эти дни, нудное его завывание, было потушено. И когда все щи были дохлебаны, тело оцепенело от наслаждения. И только тут Иванка вспомнил, что даже не перекрестился перед едой, так заколдовал его мясной дух. Он повернулся в красный угол к иконам:
- Господи, прости мя и помилуй, грешного…
Оказывается и старик заметил эту его промашку и недовольным голосом промолвил:
- А я уж подумал, а православные ли вы? Вот и мальчонка уж больно чудно одет, не по-нашенски.
Иванко рассказал, каким образом он нашел Корнюху, а затем приодел.
Женщина всхлипнула:
- Пресвятая Богородица, спаси нас и сохрани!
Старик горько вздохнул:
- Может и нас такая же судьба ожидает. Пожгут все супостаты, а всех поубивают.
Эти слова вызвали у женщин еще больший испуг-переживания уже не за чью-то горькую долю, а за собственную судьбу. Но у Иванки не было мочи утешать их да и что проку… После щей голова затуманилась. Он прислонился к стене, а Корнюха пристроился головой на его колени - и оба утонули в сонном забытье.
Утром, выспавшийся и бодрый, Иванка в предвкушение конца пути собирался быстро и весело. Корнюха тоже радовался, улавливая эдакое его настроение. Хозяйка избы, морщинистая седая старуха, умиленная вчерашним рассказом и, увидя утром культю Иванки и его испещренное шрамами лицо, опять вдоволь накормила их. И, глядя, как жадно они едят, все качала головой и вздыхала. Осторожно спросила Иванку, а в глазах отражались горькие думы:
- Нешто и к нам придут, вороги, сюда?
Что сказать доброй хозяйке в ответ? Оттого, что он скажет правду, вряд ли ей полегчает. Предчувствовал Иванка по своему опыту, что здесь, тем более недалече от лагеря князя, и развернется самая жестокая сеча, и что эти дни у его щедрых хозяев последние в их мирном быте. А выживут ли они в другой, пока неведомой им жизни, или нет - лишь один Бог ведает? Но ничего этого не стал говорить Иванка. Пусть подольше продлиться их неведенье:
- Ну, у вас же целое войско под боком, нескоро сюда супостаты сунутся.
Тревога малость поубавилась в женских глазах, а во взгляде старика Иванка уловил благодарность. Он-то, чувствуется, человек бывалый, а самая его потаенная забота успокоить жену, дочку и внучат, хотя бы на время.
…Не очень-то скоро дошли Иванка с Корнюхой к великому князю. За рекой, на другом берегу, от приютившей их на ночлег избушки, стояла не великокняжеская дружина. Но все одно это уже был конец пути. Теперь их не преследовали ни холод, ни голод, ни дикие враги. От стана к стану, от дружины к дружине, пришли они наконец-то к резиденции Юрия Всеволодовича.
У самого великокняжеского крыльца он увидел такое, что дыхание Иванкино перехватило. Как когда-то в деревне под Владимиром по пути из Коломны повстречал в избушке Авдея свою маленькую сестру Марфушку, которая на самом деле оказалась ее дочкой Настенкой, так было и сейчас. Но как Настенька оказалась здесь? Эти родные глаза, этот с самого детства знакомый изгиб губ: что маленькая Марфинька, что теперешняя Настенка - не отличишь. Так и застыл перед ней Иванка, с места тронуться не может. Она-то, конечно, его не знает, не помнит. Ведь что такое увидеть один раз да в темной избе, да заспанной. И, помнится, больше тогда она не отводила глаз от князя, удивлялась ему…
Девочка вопрошающе смотрела на Иванку:
- Дядечка, вы что?
- Ты Настенка, так ли тебя величают? - все еще боясь ошибиться, но твердо веря, что ошибки нет, выдохнул Иванка.
- Да-а! - моргала недоуменно глазами девочка. - А вы-то кто будете?
- Я братик твоей мамы Марфы.
Настенка, распахнув широко глаза и открыв рот в полувозгласе, кинулась было к нему да приостановилась:
- Так ведь... дядя Иванка сгиб в Володимире, мне тятя от этом сказывал.
Взволнованный, не вникнув до конца в слова Настенки об отце, он ответил, тряхнув пустым рукавом:
- Вот рука осталась в Володимире, а я, слава Богу, выкарабкался…
Тут уж Настенка с радостным визгом бросилась обнимать своего дядю. Успокоившись, она покосилась на Корнюху, стоявшего поодаль и смотревшего на них каким-то непонятно-тревожным взглядом:
- Кто это, дядя Иванка? - спросила Настенка.
- А это сыночек мой, новоявленный.
Иванка шагнул к Корнюхе и тоже прижал его к себе. И Настенка все поняла без всяких слов и объяснений.
Отдышавшись и успокоившись, Иванка поинтересовался:
- Настена, а кого ты тут ждешь-ожидаешь?
И тут девочка опять вернулась в свою горькую действительность и слезы выступили у нее на глазах:
- Дак ведь княже обещал, что возвернет моего тятеньку да вот нет его. Каждый день хожу сюда.
Опять пришло время удивляться Иванке:
- Да разве жив Авдей?
- Жив! Жив мой тятенька, жив! - затараторила она и рассказала обо всем, как с отцом встретилась, как искали они князя, и как Авдей пошел к нему, и до сих пор его нет.
Выслушал все Иванка, нащупал рукой княгинино письмо и, погладив Настенку по голове, твердо сказал, ступив на крыльцо княжеского дома:
- Подождите меня немного, вскорости мы с Авдеем придем.
